СЕРДЦЕ ЛЕНИНГРАДА
Поскольку вашего покорного слугу комиссара занесло в дебри литературы (пока еще нехудожественной, но как знать?), активно перебираю как любимые произведения, так и то, что в силу специфики моей военно-политической работы прошло мимо. Конечно, особенности моего текущего аналитического клинча тоже не всегда дают упасть в кресло с книгой – но все же минутка такая бывает.
Так вышло, что в начале года, когда мой любимый город трех революций вспоминал очередную годовщину снятия блокады Ленинграда, я отдельно углубился в творчество Ольги Берггольц – не побоюсь этих слов, живого символа обороны Ленинграда. Сегодня, 13 ноября – 50 лет со дня ее смерти. Обидно, что значительная часть ресурсов, на которые я подписан, обошли эту дату. Впрочем, такова видать судьба великого поэта: стихи вспоминаются по случаям памятных военных событий – но не в тот день, когда хрупкая женщина из Ленинграда ушла на ту сторону зеркального стекла.
Но на самом деле хотелось бы не только вспомнить день памяти. А хотелось бы поделиться маленьким открытием, которое случайно посетило меня на 34-м году жизни.
Не знаю, насколько большие литературоведы согласятся с моими выкладками – я сужу сердцем, а не только холодным разумом. Но так вышло, что блокадная лирика Берггольц полностью перекрыла Берггольц как поэта (не поэтессу, идею и позицию Анны Андреевны Ахматовой я свято чту). Это неудивительно: Великая Отечественная – это огромная незаживающая рана на теле нашей страны, и блокада Ленинграда – одна из самых трагических страниц той эпохи. В моей памяти живо рисуются картины этого страшного времени, рассказанные ныне уже покойными прабабушкой и прадедушкой: многое стирается из памяти, но даже того, что я узнал – хватает с лихвой.
И в этом блокадном аду голос хрупкой женщины становится отзвуком надежды, в буквальном смысле резонирует со звуками ленинградского метронома. Но за теми самыми словами "Никто не забыт, ничто не забыто" скрывается человек, в одиночку прорывавшийся сквозь тернистый путь. Через смерть близких. Через войну и голод. Через репрессии и чистки.
Просто так вышло, что очень личную, надрывную лирику Берггольц затмила собой история блокады. А между тем, лирика Берггольц - это очень яркая страница русской литературы. Перечитывая ее стихи сегодня, в день памяти действительно великого русского/советского поэта, с этим самым внутренним надрывом легко столкнуться. И услышать, как в даже самом черном уголке веера вероятностей замелькает на горизонте надежда – отзвук тонкого и хрупкого голоса эпохи.
Прочувствовать эту надежду можно даже в самые тяжелые дни. Помните ведь, я говорил не раз: если мы сохраним то немногое человеческое, что осталось в нас в горниле мировых катаклизмов – мы будем жить. И голос Берггольц - не громогласный, не пафосный, как привыкли дети со школьной скамьи. Он гораздо более тихий и камерный. Просто он был усилен во стократ теми самыми страшными событиями эпохи.
Но попробуйте услышать за этими стихами то, что услышал и почувствовал ваш покорный слуга – и вы поймете, что я имею в виду. И что чувствует сейчас мое сердце, звучащее в унисон со стуком метронома - подлинным сердцем Ленинграда...
Я сердце свое никогда не щадила:
ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни в страсти…
Прости меня, милый. Что было, то было
Мне горько.
И все-таки всё это — счастье.
И то, что я страстно, горюче тоскую,
и то, что, страшась небывалой напасти,
на призрак, на малую тень негодую.
Мне страшно…
И все-таки всё это — счастье.
Пускай эти слезы и это удушье,
пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.
Страшней — всепрощенье. Страшней — равнодушье.
Любовь не прощает. И всё это — счастье.
Я знаю теперь, что она убивает,
не ждет состраданья, не делится властью.
Покуда прекрасна, покуда живая,
покуда она не утеха, а — счастье.
